ABOUT HUMANISTIC NATURE OF CULTURAL HERITAGE AND CHALLENGES OF CONTEMPORARY TIME

Full Text

В период глобальных трансформаций возрастает социальная значимость культурных констант, и прежде всего меморативных комплексов и предметно-символических артефактов. Наиболее репрезентативными константами культуры в ситуации нарастающих перемен выступают объекты культурно-исторического наследия и артефакты повседневной культуры. Под наследием понимается меморативный комплекс в коммуникативном пространстве культуры, устойчиво обеспечивающий воспроизводство культурной жизни в диалоге прошлого и настоящего, локального и универсального. В артефактах наследия отражается феноменология следа, остатка, отпечатка прошлого. По существу, в этимологических ссылках на наследие фиксируется одна главная смысловая установка в значении след, отслеживать, выявлять, приводить в порядок. Культурное наследие экранизирует субстанциональное утверждение вечности, в нем «пульсирует вечное возвращение к неизменному», но одновременно позиционируется перманентно давящая на него угроза исчезновения, временной исчерпанности и телесной ограниченности. В артефактах наследия, выражаясь словами А.Ф. Лосева, вечное и временное «синтезированы в вечный лик», образуя так называемую «фигурную вечность». Наследие как культурная селекция и каталогизация человеческого опыта выражает деятельный и динамичный процесс, в котором отражена завершенная часть незавершенной культуры. Это вызвано тем, что наследие всегда граничит с известной недостаточностью, условностью, дефициентностью, угрозой разрушения, утраты, исчезновения, поскольку «завершенность произведению придает прежде всего то, что раскалывает его, превращая в произведение дробное, во фрагмент истинного мира, в обломок символа», - пишет В. Беньямин [11, с. 297-314]. Следует рассматривать память и наследие не только как константы и универсалии культуры, но также как активные социальные трансформеры, позволяющие культуре осуществлять смену своих жизненных циклов и удерживать себя от распада на крутых виражах исторических переходов. Наследие не живет без связи с настоящим, без обретения своей структурно-функциональной значимости и социальной востребованности, т. е. без включенности в культурную систему современного социума. Меморативные комплексы - наилучшая среда для спасения и адаптации меняющейся культуры. Поскольку чем радикальнее инновации (сила обновления), тем незыблемее должны быть традиции (сила сохранения) - только в этой функциональной связке становится возможной конструктивная трансформация культуры. Однако в современной культуре усиливается отрыв предметного мира от духовных ценностей, инноваций от традиций. Мир вещей превращается в самостоятельный, обособленный конгломерат чисто материальных индикаторов и технологических новаций. Вертикальные (времен-ные) и горизонтальные (пространственные) модусы в период перманентных трансформаций почти смыкаются и образуют сплошной поток тотальной изменчивости. Между традициями и инновациями практически стираются различия. Это обезразличивание приводит к деструкции и нивелированию культурных значений. Способность артефактов культуры преодолевать и связывать время не только выставляет их образцом исторической устойчивости, но и делает их первой жертвой межэтнических и межрелигиозных конфликтов (уничтожение талибами статуй Будды в Бамияне (Афганистан), разрушение памятников в Ираке, Египте, Сирии, Украине и пр.). Нельзя не заметить и другое. В период инновационной экспансии поддержание устойчивой «транспортировки» культурных объектов из прошлого в настоящее посредством музеефикации и меморализации артефактов наследия становится императивом выживания и жизнеспособности трансформирующейся культуры. Через современность прошлое обретает свою социальную значимость, а современное обретает через прошлое свою функциональную завершенность [3, с. 28-29]. Коммуникативные свойства наследия позволяют рассматривать его как символическую систему и как способ отображения всех мыслимых разновидностей нашего опыта. С помощью наследия человечество решает свои насущные проблемы и задачи. При этом необходимо различать понятия наследие и творчество. Если творчество прокладывает путь, колею, маркирует реальность, оставляет следы, по которым можно двигаться вперед, то наследие - это то, что уже обследовано, закреплено, узаконено творчеством, оставлено им в виде следов, обозначенной колеи, пройденного культурой пути. Не будь наследия, нам нельзя было бы увидеть, из чего культура проистекает, откуда и куда она направлена, кем и чем становится, что и как изменяет. Глядя на следы прошлого, оставленные, прочерченные творчеством, мы не только видим траекторию движения культуры из прошлого в настоящее, но эта траектория помогает нам зафиксировать направленность культурного процесса, т. е. определить возможное развитие событий в будущем. Если творчество есть вторжение культуры на неизведанную территорию, то наследие есть уже опредмеченный опыт этого креативного обследования, т. е. освоенная, завоеванная и преобразованная творчеством действительность. Не будь наследия, нам не на что было бы опереться и нечем было бы поддерживать культуру в ее креативном освоении реальности. Тому, что призвано изменять и преобразовывать, всегда требуется нечто неизменное, постоянное, т. е. то, чем можно осуществлять это преобразование. Творчество смотрит в будущее, но опирается на прошлое. Творчество достигает невозможного с помощью возможного, т. е. посредством того, чем оно уже располагает, что у него уже наличествует. Культура через творчество делает из невозможного возможное, но средствами самого возможного. Речь идет о том, что в каждом становящемся есть нечто нестановящееся. «Всякое становление вещи возможно только тогда, когда в ней есть нечто нестановящееся» [5, с.185]. Именно эта смычка становящегося с нестановящимся обусловливает возможность поступательного движения и обустройства культуры. Для того чтобы что-то менять, всегда необходимо иметь хотя бы немного того, что не меняется и что позволяет своим постоянством что-то изменять и культивировать. Образно говоря, в социальном движении одна нога культуры всегда занесена вперед (в будущее), другая уходит назад (в прошлое). Движение возможно лишь тогда, когда обе ноги противопоставлены друг другу, и чем дальше мы хотим продвинуться вперед, тем сильнее мы должны отступить назад. Вспоминается известная фраза, сказанная когда-то Уинстоном Черчиллем: «Чем глубже мы заглядываем в прошлое, тем лучше видим будущее». При этом к новому, меняющемуся и преобразующемуся - тому, что именуется творчеством - у человека есть стремление. Тогда как к прошлому, сформированному, привычному и традиционному - тому, что именуется наследием - у человека тяга. Различие состоит в том, что стремление - активное начало культуры, ему всегда нужна воля и креативный порыв. Напротив, наследие - консервативная и меморативная сущность, ему присущи постоянство и неизменность. Здесь таится некая опасность того, что к наследию человек подходит как к само собой разумеющемуся явлению. То, что уже свершилось, нельзя изменить, и в силу этого оно уже не требует креативного вмешательства и защиты социума, т. е. прошлое не нуждается в настоящем. Следовательно, оно может уже обойтись без человеческого внимания и участия. Парадокс в том, что любое общество по своему определению анахронично, т. е. формализовано и самоактуализировано прошлым. Все, что наличествует в современной культуре, уже в той или иной мере есть манифестация прошлого, устоявшегося опыта, обычая и традиции. Даже самая радикальная инновация не может не воспроизводить прошлое. Как замечает Ортега-и-Гассет: «История - это прежде всего история коллективных образований, или история обществ, а значит, обычаев… Обычай - это человеческая окаменелость, «ископаемое» поведение или мысль. …Все социальное всегда - в той или иной мере - давно прошедшее, т. е. засушенное, мумифицированное прошлое… Все социальное, по сути, анахронично. Быть может, одно из главных назначений общества - служить сохранению, спасению прошлой и безвозвратно ушедшей человеческой жизни. Поэтому все социальное представляет собой некую машину, механически сохраняющую, консервирующую личную жизнь человека» [7, с. 645]. Наследие несет в себе глубокий гуманистический смысл, ибо оно проецирует в меморативных образах достижения человеческой культуры, т. е. фактически опредмечивает сущность человека и его социальную деятельность. «Каждая вещь есть не что иное, как вывороченная наизнанку личность» [5, с. 89]. Следовательно, всякий артефакт наследия предстает как антропологический феномен, в котором удерживается креативный опыт освоенной человеком реальности [4]. За каждым артефактом стоит конкретный человек и конкретная история. Любой вещественный образец культуры был когда-то и кем-то создан, и не просто создан, а его появление связано с конкретными событиями, конкретным местом-временем и конкретными причинами и поводами. Исторические артефакты не только хранят память о своем появлении, но выражают человеческие качества, заложенные в их телесность и имя их создателями. Наследие утверждает себя как культурная самость через память, так же как память выражает себя через наследие. Память - это не только свойство сознания, но онтологическая категория и императив выживания культуры. Можно сказать и так, что бытие культуры обретает свою завершенность именно в памяти. «Память не как обладание воспоминаниями - не как имение, собрание примет прошедшего, но и как всегда диалектическое приближение к связи между приметами прошедшего и их местом, т. е. как собственно приближение к их место-имению… Память, - пишет Ж. Диди-Юберман, - не орудие, служащее для изучения прошлого, но, скорее, медиум. Медиум пережитого, так же как земля - медиум, в котором покоятся погребенные древние города. Образы, выходящие на поверхность в отрыве от всех прежних связей, подобны украшениям в комнатах, разграбленных нашим запоздалым осмыслением, торсам в галерее коллекционера» [2, с. 154]. Наследие выступает как формализованное и артикулированное содержание памяти. Память становится видимой и явленной в культуре именно через наследие. В образцах культурного наследия форма достигает «высочайшей светонасыщенности» (В. Беньямин) или, выражаясь словами Плотина, заявляет себя «цветение бытия» культуры» (см. Эннеады, V. 8, 10). Однако для того, чтобы меморативная культура обрела свою социальную эффективность, она должна структурироваться с культурной жизнью современности, а не стоять особняком от нее, занимая место изношенных, омертвевших и ненужных вещей. В современной быстро меняющейся культуре необходимо последовательно переходить от мумификации истории к живому структурированию памяти и образцов наследия. Слишком быстро инновации вымывают культурную почву традиционной жизни, слишком медленно прирастают запасы культурного наследия, которое все больше уподобляется заброшенной свалке и становится заложником техногенной цивилизации. Нельзя бальзамировать наследие и рассматривать его «в виде какого-то мировоззренческого кладбища, на котором гниют большие или малые покойники» [6, с. 504]. Наследческая культура подобна истории идей и воплощенных замыслов и «по своему существенному содержанию имеет дело не с прошлым, но с вечным и вполне наличным и должна быть сравниваема в своем результате не с галереей заблуждений человеческого духа, а скорее с пантеоном божественных образов», - пишет Гегель [1, с. 219]. Но следы прошлого можно сохранить и включить в функциональный контекст настоящего, только если освободить их от воплощенной в них человеческой бренности, от их исторической телесности, анахроничности, т. е. чтобы спасти культуру прошлого, «нужно ее же обесчеловечить, обездушить, обезличить» [6, с. 645]. Итак, культурное наследие по своей сути живет не прошлым, а настоящим. Если бы наследие было заполненным только прошлым, оно не могло бы являться наследием по определению, ибо наследие предполагает наличие того, кем и когда оно наследуется, т. е. присутствие настоящего, современного. У наследия так или иначе всегда есть наследники. Лишая наследие связи с настоящим, мы тем самым уничтожаем и само наследие, поскольку оно не может считаться таковым (наследием), если отсутствуют его наследники. Из этого следует, что наследие не живет без связи с настоящим, без обретения своей структурно-функциональной значимости и социальной востребованности, т. е. без включенности в культурную систему современного социума. Наследие не есть замкнутый и законсервированный во времени комплекс, но у наследия всегда есть процессуальность - процесс наследования, его артикуляция, самораскрытие, распредмечивание в культурном пространстве настоящего. Между тем радетели национальной самобытности, так называемые псевдопатриоты, нередко пытаются защитить наследие через его изоляцию, отторжение от диалога с настоящим как в пространстве (отделение его от контактов с другими культурами), так и во времени (отгораживание его от воздействия современной цивилизации), рассчитывая посредством этого сохранить культурную самобытность своего народа. Однако отчужденное от коммуникативной связи с внешним культурным миром наследие обрекается, по существу, на обезразличивание, де-идентификацию, т. е. стирание всех тех уникальных спецификаций, благодаря которым культурные традиции различаются, узнаются и ценятся и, собственно, ради которых их пытаются защитить и сохранить. Без своей вовлеченности в коммуникативное пространство диалога с другими культурами наследие нераспознаваемо и неразличаемо, ибо знание есть постижение различия, которое фиксируется и удерживается только через диалого-сопоставление. Сепарация наследия и его культурная изоляция - это верный путь к его демеморализации и социальному распаду. Культурное наследие должно быть интегрировано в общественную жизнь современности, поскольку именно через современность прошлое обретает свою социальную значимость, а современное обретает через прошлое свою функциональную завершенность. «Нельзя придумать лучшего теста на подлинность культуры, как личностной, так и общественной, чем занимаемая ею позиция по отношению к прошлому, к его институтам, сокровищам его искусства и культуры, - пишет Э. Сепир. - Подлинно культурный индивид или подлинно культурное общество не отвергают прошлое с презрением. Они почитают творения прошлого, но не потому, что в изменчивом потоке истории эти последние сверкают жемчужными вкраплениями, не потому, что они, находясь вне нашей досягаемости, должны по необходимости рассматриваться сквозь оберегающие их стекла музейных стендов. Эти творения прошлого по-прежнему вызывают в нас глубочайший интерес и симпатию потому и лишь постольку, поскольку мы можем распознать в них выражения человеческого духа, волнующе сходного, несмотря на все внешние различия, с нашим собственным… Прошлое представляет интерес для культуры только тогда, когда оно по-прежнему является настоящим или может еще стать будущим» (выделено нами. - В.И.) [8, с. 485]. Культура по своему содержанию воплощает в себе процессуальный диалог или, точнее, взаимопроникновение прошлого, настоящего и будущего. Благодаря этой интегративной вовлеченности культура способна воспроизводить себя, устойчиво и целенаправленно развиваться. Таким образом, наследие содержит в себе ответы на многие проблемы современного мира и помогает нам понять смысл современных глобальных трансформаций. Становится также все более очевидным, что не столько наследие может быть понято через современность, сколько современность может быть определена, признана, осмыслена и оценена через наследие. Современная культура как никогда ранее нуждается в структурировании коммуникативного взаимодействия традиций и инноваций и в новом диалоге со всемирным наследием. Поддерживая и приумножая всемирное наследие, мы тем самым развиваем всемирную отзывчивость и общечеловеческую солидарность. Всемирное наследие можно рассматривать и как своего рода «магнитное поле» культуры, именно от него зависит устойчивость и направ-ленность развития человечества. Гуманистические основания культурного наследия служат важным ресурсом в педагогической деятельности и, в частности, в практике преподавания дисциплин культурологического профиля, ориентированных на расширение границ общечеловеческих ценностей, интеграцию знаний и общекультурных компетенций. Представленные в статье материалы были успешно апробированы в учебном процессе, и практика их использования в гуманитарном образовании свидетельствует о возросшем интересе к изучению теории и истории культуры.

About the authors

Vladimir I. Ionesov

Samara State Institute of Culture

Email: ionesov@mail.ru

References

Supplementary files